Патриарх Авраам — в экзегезе святых отцов церкви

Цель этой работы — сопоставить несколько методов патристической экзегетики, выявив их сходства и отличия.

В 39-ой беседе Иоанн Златоуст истолковывает смысл обрезания, завещанного Богом через Авраама всему еврейскому народу: это было сделано исключительно для того, чтобы избранный народ, авраамово семя, не мешался ни с египтянами во время пленения, ни после с другими народами. Таким образом, само по себе обрезание не обозначает добродетели и не способствует ей, а действует как знак, знамение. После прихода Иисуса Христа физическое обрезание сменяется духовным (т.е. крещением), подобно тому как сообразно возрасту ребёнка твёрдая пища сменяет молоко.
В эпизоде с Мамврийским дубом Иоанн, во-первых, обращает внимание на очень человеческий и даже, пожалуй, бытовой аспект добродетельности Авраама: «седящу, сказано, пред дверьми сени», повторяет толкователь, объясняя, что патриарх был занят странноприимством, то есть приёмом странников и богомольцев. Иоанн снова напоминает, что сам Авраам был уже в глубокой старости (он достиг возраста ста лет), и имел множество домочадцев (числом триста восемнадцать, как было указано раньше, в 14 главе Бытия), но, несмотря ни на это, ни на сильный полуденный зной, сидел у дверей вместо того, чтобы возлежать в тени и прохладе шатра. «Между тем, многие другие не только не имеют такого усердия, а напротив, стараются уклоняться от встречи с странниками, чтобы не быть принужденными невольно принять их. Не так поступал праведник: нет, он сидел пред дверми сени своея в полудни. И оттого, что он и в полдень занимался гостеприимством, добродетель его еще более получает цены». Встречая путников (ещё не зная, что это ангелы), Авраам, вместо того, чтобы послать раба или слугу, бежит к ним сам, «не обращая никакого внимания на свои немощи». Иоанн настаивает на том, что Авраам не знал, кто на самом деле перед ним: «Сказать: Господи — это дело обыкновенное (...) Не удивляйся, и тому что праведник, принимая трех странников, говорит: Господи, обращаясь как бы к одному. Может быть, один из пришедших казался важнее других». Господь открывает себя Аврааму как бы в награду за его странноприимство, — уже после того, как патриарх сам его встретил, сказал жене печь хлеб, сам выбрал лучшего теленка, чтобы приготовить, и не счёл себя достойным садиться за стол вместе с гостями, а стоял рядом, пока они ели. Согласно Иоанну, до того момента, как странники не назвали Сарру по имени, Авраам считал их обычными людьми — таким образом его добродетель в глазах читателей многократно увеличивается.
В 47-ой беседе Иоанн истолковывает жертвоприношение Исаака (Быт. 22, 1-19). Он пишет, что, получив указание от Бога, Авраам «оставил всякое человеческое разсуждение и только об одном заботился, чтобы исполнить повеление; он стал как бы чужд человеческой природе, и всякое сострадание и любовь отеческую поставив ниже повелений Божиих». Мужество патриарха проявляется и в том, что он ни с кем из домочадцев или рабов не делится своим намерением, проявляя удивительную силу воли и духа. В смирении и мужестве Авраама Иоанн видит прообраз смирения и мужества Христа: «Как здесь овча принесено вместо Исаака, так и словесный Агнец принесен в жертву за весь мир. (...) Там сын единородный, и здесь Единородный. Там возлюбленный и истинный (сын), и здесь возлюбленный и единосущный Сын (...) Исаак приносим был отцем во всесожжение, и Христа предал Отец, как восклицает Павел, говоря: иже убо Сына своего не пощади, но за нас всех предал есть его: како убо не и с ним вся нам дарствует (Рим. 8, 32)? Здесь (явилась) тень; а впоследствии открывается истина вещей гораздо превосходнейшая: в жертву за весь мир принесен словесный Агнец. Он очистил всю вселенную. Он освободил людей от заблуждения и привел к истине».
Итак, в экзегезе Иоанна Златоуста Авраам предстаёт праведником, образцом смирения и мужества, живым человеком, преодолевающим тяготы жизни, дороги и возраста из любви к Богу; словом, примером для подражания каждому христианину. Вероятно, это обусловлено проповедническим характером «Бесед».
«Подлинно, один этот праведник достаточно научает всех нас с ревностию быть готовыми на подвиги добродетели, в надежде на воздаяние свыше, и видя, как щедр в воздаяниях наш Владыка, с благодушием переносить все, что в настоящей жизни кажется тяжко, питаясь надеждою воздаяний».

Святитель Иоанн Златоуст, Святитель Амвросий Медиоланский и Блаженный Августин в своей экзегезе уделяли довольно много внимания патриарху Аврааму, — но их интерпретации значительно разнятся между собой. Что их объединяет — это стремление увидеть в событиях Ветхого Завета предзнаменования и прообразы Нового Завета.
Разнятся же зачастую не столько сами методы, сколько интенции толкователей. Так, Иоанн подробно рассматривает историю Авраама в «Беседах на книгу Бытия», которые были в первую очередь не записаны, а произнесены, чем обусловлен их риторический, проповеднический характер. Это прекрасно согласуется с методами Антиохийский школы богословской мысли, представители которой настаивали на реалистичном толковании Писания. Но несмотря на то, что Иоанн не ищет в тексте аллегорического содержания, он редко толкует текст буквалистски, всегда находя в нём глубочайшее нравственное содержание. Поэтому образ Авраама — человека в преклонных летах, действующего несмотря на бремя собственного возраста и обстоятельств, чья добродетель с каждым поступком раскрывается всё сильнее — очень человечен и очень назидателен.
Амвросий, напротив, был сторонником аллегорического метода экзегезы, и патриарх Авраам в его толковании — это аллегория ума, совершенствующегося в своей добродетели. Аллегорически же («таинственно») он толкует большую часть событий, произошедших с патриархом.
Что до блаженного Августина, то он в равной степени обращается к буквальному и аллегорическому методам толкования, исходя из того, что иносказательный смысл следует искать каждый раз, когда текст Писания кажется противоречащим здравому смыслу, благопристойности или основам веры. Кроме этого, интерпретации Августина часто носят скорее символический, чем аллегорический характер (хотя, по мнению Умберто Эко, до наступления Нового времени эти понятия были синонимическими).
Рельефнее всего разница между методами троих экзегетов видна в толкованиях Богоявления при Мамврийском дубе: Иоанн восхищается гостеприимством и смирением Авраама и тем, как он учит тому же жену Сарру, настаивая на том, что пока странники не позвали её по имени, он считал их не ангелами, а обычными людьми; Амвросий находит в явлении трёх странников (которых он считает Христом и двумя ангелами) аллегорию на Лики Святой Троицы; Августин с филологической дотошностью доказывает, что все трое были ангелами, посланниками Господней воли, а Христа среди них не было.
Тем не менее, несмотря на разные подходы и множество различий, все трое Отцов Церкви усматривают в истории с жертвоприношением Исаака прообраз жертвоприношения Христа, знаменуя таким образом необходимость параллельного прочтения обоих Заветов Священного Писания: «Ветхий Завет — это образ Нового, он — буква, духом которой является Новый Завет, или, говоря на языке семиотики, Ветхий Завет — это риторическое выражение, содержанием которого является Новый». Сформулировав это отношение, Эко добавляет, что как Ветхий завет является обетованием Нового, так и Новый является обетованием будущего.