Образ Фауста в немецкой культуре XX века (Ницше, Гитлер, Р.Вагнер)

Цель курсовой работы – выявить смысловое наполнение и направление трансформации образа Фауста в немецкой культуре ХХ века.

Каков же финал экзистенциальных исканий Фауста и борьбы Бога и Дьявола за его душу? Фауст находит смысл жизни в практической деятельности, в труде на благо людей, то есть обретает гармонию, равновесие между миром внутренним и внешним, «Я» и «Другими», между которыми в начале трансформаций героя было значительное отчуждение. Однако при этом отметим, что в варианте 1790-го года замысел Гете был иным. В этом плане наслаждение красотой и творчеством составляет вторую и более высокую ступень, чем «деятельность вовне». «Внутреннее наслаждение» выше, и оно — тот «конечный вывод мудрости земной», к которому Гете намеревался подвести своего героя на рубеже двух веков. Эту внутреннюю двойную сущность героя, которая «то привязывает его к «этому миру, с его любовным телом», то опять возносит его «горе высоких праотцов к пределам»», увидел в Фаусте и Г.Гессе.
Таким образом, если в окончательном варианте финала торжествовала рациональная, разумная, созидательная сторона личности Фауста, то согласно второму варианту путь его эволюции мог лежать в иную область бытия – внутреннюю, созерцательную, иррациональную и чувственную. Однако поэт выбирает первый путь для своего героя. Но оба пути чрезвычайно важны в плане трансформаций «фаустианского архетипа» в ХХ веке.
Подводя итог размышлениям о переходе образа Фауста в статус литературного архетипа, обратимся к высказыванию Г. Гессе, в котором в концентрированной форме выражено семантическое ядро «фаустовского архетипа». Мыслитель пишет: «Конечно, во все времена, наверное, находились смелые, незапуганные люди, которые не поддавались господству священников и скорее позволяли себе вступить в союз с Дьяволом, чем быть порабощенными и устрашенными. Сам народ создавал себе такие идеальные образы, отчасти с тайным трепетом, отчасти с известным злорадством по отношению к своим духовным притеснителям. И посмотрите: вот Фауст. В ветхой, дуалистической картине мира он является революционером, насмехающимся над всеми святыми заповедями, запретами и границами познания; в ветхой картине мира он является типом, кристаллизовавшим борьбу всей человеческой души за Свободу, Свет, Спасение, он носитель всего трагического, что эта картина мира должна была с естественной необходимостью от человечества скрывать. И потому его образ наполняет нас глубоким благоговением» [9. С.114].
Эти рассуждения в сжатой форме выражают доминанты исходного легендарного сюжета, трансформировавшегося в своеобразный «культурный архетип». Они будут важны для нас и в плане дальнейшего анализа образа Фауста в контексте культуры ХХ века. Отметим некоторые, самые существенные черты:
Фауст – разрушитель традиционной, застывшей иерархии ценностей, воплощение борьбы за Свободу;
образ Фауста – безбожника, гордеца, экспериментатора, эпикурейца - вписан в дуалистическую картину мира (Добро-Зло, Бог-Дьявол), и его душа становится полем битвы Бога и Дьявола, добра и зла;
Фауст проделывает путь эволюции от внутренней устремленности к всезнанию «сверхчеловека», через «преисподнюю» (искушения) к пониманию своего назначения - служения людям;
Гете открывает в человеке, помимо рационального начала, иррациональное, интуитивное, чувственное;
Герой Гете этически амбивалентен.
По словам Шеллинга, «универсальность — необходимое требование, предъявляемое ко всякой поэзии, — доступна в новое время лишь тому, кто из самого своего ограничения может создать себе мифологию, замкнутый круг поэзии» [25. С.248]. Сумевшими создать собственную мифологию, по определению Шеллинга, явились в свое время Данте, Шекспир и Сервантес и — Гете. Созданные ими образы — это «вечные мифы»: «…это произведение есть не что иное, как сокровеннейшая, чистейшая сущность нашего века: материал и форма созданы из того, что в себе заключала вся эта эпоха, со всем тем, что она вынашивала или еще вынашивает. Поэтому „Фауста" и можно назвать подлинно мифологическим произведением» [25. С. 259].
Таким образом, необычайно богатое, подчас противоречивое, художественное наполнение образа Фауста – героя трагедии Гете - сформировало чрезвычайно емкий культурный архетип. И в зависимости от того, какой семантический признак архетипа акцентируется в ту или иную эпоху, - обнаруживаются сущностные черты этой эпохи.

В нашей работе была предпринята попытка интерпретации образа Фауста в контексте немецкой культуры ХХ века. В рассматриваемых трудах (Ницше, Гитлера) образ Фауста как таковой отсутствует, но связь с архетипическим сюжетом сделки человека с дьяволом налицо, что свидетельствует о том, что фаустовский человек продолжает жить в сознании немецкого человека и его трансформация свидетельствует о коренных изменениях, произошедших в немецкой картине мира в эпоху ХХ века.
Актуализация фаустовского архетипа в ХХ веке обусловлена самим характером эпохи, когда необычайно возросла вера в могущество человеческого разума, но вместе с тем сильно скомпрометированной оказывается сама идея подчиняемости западного мира законам разума. Миф о Фаусте актуален еще и потому, что ХХ век – это эпоха отказа от привычного, опровержение старых мифов и продуцирование новых.
В работе подчеркивается, что образ Фауста имеет архетипическую природу, и его сущность, как любого мифа, состоит в дешифровке реальности. Миф имеет вневременный характер, но его смысловая наполняемость служит точным зеркалом эпохи, его породившей. Изменение мифа, его модификация, актуализация той или иной составляющей в нем свидетельствует о сущностных характеристиках эпохи.
В итоге проведенного анализа мы выявили, что изначальная амбивалентность, этическая неоднозначность образа Фауста, заложенная еще народной легендой и продолженная Гете, задала вектор интерпретации этого архетипа в ХХ веке.
В трагедии Гете изначально уготован позитивный итог жизненного пути Фауста: он обретает спасение, так как его стремление к безграничному знанию трактуется как угодное Богу. Бог потому и допускает посягательство на душу человека дьяволом, что уверен в том, что человек преодолеет притяжение зла. В ХХ веке провозглашено, что «боги умерли», и человек, голый и жалкий, повис над бездной. Фауст ХХ века не смог преодолеть притяжения зла, мефистофелевское начало победило в нем начало светлое, божественное. Фаустовская безграничная жажда познания превратилась в стремление «сверхчеловека» господствовать и властвовать, стремление занять место Бога. Так, мы увидели, как, доведенная до логического конца, идея «сверхчеловека» привела к окончательной унификации архетипа Фауста, его «опустошению», лишению его духовной составляющей. Безграничная свобода исключительной личности обернулась опасной тенденцией подавления окружающих. Фауст становится голой эмблемой человека, разрушающего прежние культурные и нравственные нормы и обладающего безграничной свободой и безграничной «жаждой власти».
Таким образом, исчерпав положительный потенциал фаустовского мифа, ХХ век обнаружил страшный лик человека, стремящегося к безграничности познания и свободы. В ключе подобных размышлений все чаще звучат голоса о конце фаустовской эры и приходе ему на смену иного человеческого типа…
Действительно, в контексте осмысления трагических итогов ХХ столетия гетевский Фауст все чаще подвергается осуждению как самонадеянный гордец, одержимый опасной «безграничностью желаний», чья страсть к исследованию эгоистична, так как продиктована стремлением торжествовать и властвовать, и Фауст уже рассматривается «не как пример, а как предостережение» [29. С. 310].